Лариса Чернышева. Персональный cайт

Главная > Литература > Эссе и статьи

 

Л. Чернышева. Глоссы.


Скорбь – солидарность в смертности. Вечное “никогда” в невечном сердце. Скорбь – пепел, пятно ожога.


Ребенок плачет и жалуется: “Друзья не хотят играть, бросили меня и убежали” – “Беги за ними” – “Не догоню”. Он – самый маленький среди остальных детей, и уже из-за этого что-то узнал про одиночество.
Одиночество – каждая сладость горчит твоим привкусом.
Вот ладонь. В ней пустота. Чем заполнена пустота, к какому знанию ведет одинокого? Все знают, как звучат две ладони, а как звучит одна?
Одиночество – познание через утрату.
Одиночество – обретение через потерю.
Одиночество - холодный хаос.
Одинокий – беззащитный: один в пустом поле король Лир.


Жизнь за пределами собственной души спасает наиболее надежно. Доверие – двери в мир.


Доброта – свет и тепло. Зло – тьма и холод. Доброта – доверчивость и прощение. Зло – страх и тревога.
«Где сердце ваше – там и сокровище ваше».


Человек самое неустроенное из всех существ.
Птицам, деревьям, животным не нужно искать свой родственный круг, свое племя, свою стаю, чтобы понять себя среди других. Между чужими учишься не полету – обороне.


Вы попали в суровый мир, дети, рожденные без любви; никто вас не ласкал, не нежил снисхождением и всепрощением. Как и все, все тянетесь к солнцу, в его ласковые объятья, но спину вам студит холодный ветер детства. Сзади – мрак, из которого веет стужей. Чтобы отогреться, вам нужно больше тепла, чем другим, больше любви.


День и ночь – два параллельных мира, перекликаются, не сходятся вместе. Днем владычествует будущее, ночью – прошлое; днем – мечта, ночью – воспоминание. Ночью - ты невольник: видишь то, что велит и навеет сон.
Днем закроешь глаза, когда страшно. Ночью – они уже и так закрыты.


“Я этого не переживу!” – обыденная патетика.


Знать историю – полезно. Это избавляет от иллюзий насчет современности. Знать историю – вредно. Начинает казаться, что твоя собственная жизнь – только глосса твоего рода, народа, природы.


Для молодости жизнь – служение сверхличному, а смерть – перевоплощение собственного существа в вечном мире. Еще нет рабства собственному “я”. Нестрашно сменить облик, форму существования.


Старый человек учится утрачиванию жизни, как ребенок учится ходить и говорить. У каждого возраста свое предназначение.


Любовь – это исповедь: тело телу, душа душе исповедываются.


Отчание – не последняя остановка. Приучишься смотреть вдаль, выйдешь за привычные границы, почувствуешь готовность к неожиданностям, доверишься новизне и полюбишь ее. И уже не захочешь останавливаться.


Человек делает себя средством идеи: изживает в себе несоответствующее ей, культивирует соответствующее. Вивисекция жизни.


Препятствие - вследствие всеобщего движения - само с течением времени минует. И незачем уподобляться безумцу, который, не обращая внимания на опущенный шлагбаум, бросается наперерез идущему поезду, неспособный подождать.


Цветок, пока живет, пахнет. Завял – и нет запаха, пропал. У человека душа, может быть, то же, что запах у цветка? Не хочется верить, что такое чудо, как душа, может погибнуть. А разве тело не чудо? Но вот гибнет же.


Осознанный эгоизм милостивее неосознанного. Неосознающий себя эгоистом считает себя альтруистом - и требует от ближних непомерного.


Сон – это средство забытья от настоящего ценой пробуждения в прошлом.


Друзей выбирают у себя на родине” – сказал Солон Анахарсису. Солон умел держать людей на дистанции, потому и прожил долгую жизнь, а искренний Анахарсис не умел, за что и поплатился жизнью.


Эту тревогу можно заглушить, но она неистребима. В те мгновения она голос подает, когда страстно любишь жизнь, очарован ею. Подумаешь: “Как хорошо!” – и тут же тревога кричит: “Как страшно это потерять!”


“Сочувствием можно загубить великую судьбу”. Не сочувствовать другим, чтобы ради них не отклониться от предназначенного пути? Или не принимать сочувствия, чтобы не обмякнуть, не утратить волю к преодолению? Наверное, великая судьба не может состояться без того, чтобы выдержать, выстрадать невозможное для обычного человека. Кого судьба избирает, тому и силы дает. “Желание разделить с кем-то свою судьбу – признак людей слабодушных”.


Винить человека за дурной нрав – не то же ли что винить его за неприглядную наружность? Разве он сам себе ее выбрал!
“Глупец винит другого, умный – себя, а мудрец никого не винит”.


Не прощать – значит, не признавать права на ошибку.


Жалеть – нужно. Но только не себя. Ни что так не подрывает собственные силы, как жалость к себе. Лучшее средство утешить себя – дать утешение другому.


Молодость прекрасна уже тем, что ей неведомо чувство тщетности. Его приобретают вместе с жизненным опытом, и это его горший яд. Чего бы ни достиг – достигнутого мало. “Хочу вечного! Святого! А в целом мир мог бы отлично обойтись и без меня”. Недаром Фауст жаждал именно молодости.


Взаимная любовь может быстро исчезнуть. Безответная длится долго, все счастье такой любви – в воображении, а ему конца-краю нет.
_________________________________

/Публикация на беларуском языке в газете "Літаратура і мастацтва" (Литература и искусство), Минск, 3. ІІІ.1989/

Скруха — салідарнасць у смяротнасці. Вечнае “ніколі” y нявечным сэрцы. Скруха — попел, пляма апёку.


Дзіця плача і скардіцца: «Сябры не хочуць гуляць, кінулі мяне і пабеглі». — «Бяжы за імі».— «Не даганю». Ён самы маленькі сярод большых дзяцей, і yжо праз гэта нешта ведае з адзіноты.
Адзінота — кожная слодыч гарчыць тваім прысмакам.
Вось жменя. У ей пустэча. Чым поyніцца пустэча, да якога ведання вядзе адзінокага? Усе ведаюць, як гучаць дзве далоні, а як гучыць адна?
Адзінота — веданне праз страту.
Адзінота — набытак праз пазбыццё.
Адзінота - халодны хаос.
Адзінокі — безабаронны: адзін у пустым полі кароль Лір.


Жыццё па-за yласнай душой ратуе найбольш надзейна. Давер — дзверы у свет.


Дабрыня — святло і цеплыня. Зло — цемра і холад. Дабрыня — даверлівасць і даравальнасць. Зло — страх і трывога.
«Дзе сэрца ваша, там і скарб ваш».


Чалавек самая няпэyная з усіх істот.
Птушкам, дрэвам, жывёлам — не трэба шукаць свайго статна, сваёй чарады, каб сябе зразумець. Між чужых не палёту вучышся — абароне.


Вы трапілі y жорсткі свет, дзеці хаосу, ніхто вас не песціy, не атульваy лагодай і yседараваннем. Як і yсе, вы цягнецеся да сонца, у яго ласкавыя абоймы, але спіну вам студзіць халодны вецер дзяцінства. Па-за вамі цемра, з якой вее сцюжай. Каб адагрэцца, вам трэба больш цяпла, чым іншым, больш кахання.


Дзень і ноч — два паралельныя светы, перагукваюццв, не сыходзяцца. Днём уладарыць будучыня, ноччу — мінулае, днём — мара, ноччу — успамін. Ноччу — ты нявольнік: бачыш, што згадае і згадае сон.
Удзень заплюшчыш вочы, калі страшна. Уначы — яны yжо й так заплюшчаныя.


«Я гэтага не вытрываю!»— будзённая патэтыка.


Ведаць гісторыю — карысна. Гэта пазбаyляе ад ілюзій наконт сучаснасці. Ведаць гісторыю — шкодна. Пачынае здавацца, што тваё yласнае жьццё — толькі глоса гісторыі твайго роду, народу, прыроды.


Для маладосці жыццё — служэнне звышасабістаму, а смерць — пераyцелясненне сваей істоты y вечным свеце. Яшчэ няма рабства свайму «я». Нястрашна змяніць аблічча, форму існавання.


Стары вучыцца пазбаyленню жыцця, як дзіцёнак вучыцца хадзіць і размаyляць. У кожнага yзросту свае прызначэнне.


Каханне — споведзь: цела — целу, душа— душы спавядаюцца.


Адчай не апошні прыпынак. Прывучышся да даляглядаy, выйдзеш за прывычныя межы, адчуеш смак нечаканасцяy, даверышся навізне і палюбіш яе. I yжо не захочаш спыняцца.


Чалавек робіць сябе сродкам ідэі: нявечыць у сабе неадпаведнае ей, культывуе адпаведнае. Вівісекцыя жыцця.


Перашкода - з прычыны yсеагульнай рухомасці - сама з цягам часу міне. Навошта ж уладабляцца шаленцу, які не зважаючы на апушчаны шлагбаум, кідаецца напярэймы цягніку, няздолъны да чакання.


Кветка, пакуль жыве, пахне. Завяла — няма водару, знік. У чалавеку душа, можа, тое ж, што водар у кветкі? Не хочацца верыць, што такі цуд, як душа, можа загінуць. Але ж хіба цела не цуд? А вось жа гіне.


Свядомы эгаіст больш літасцівы за несвядомага. Несвядомы лічыць сябе альтруістам і патрабуе ад бліжніх непамернага.


Сон — сродак забыцця на цяперашняе коштам абуджэння y мінулым.


“Сяброу выбіраюць у сябе на радзіме”, — сказау Салон Анахарсісу. Салон умеy трымаць людзей на дыстанцыі, таму і пражыy доyга, а шчыры Анахарсіс не yмеy, за тое заyчасна ірасплаціyся жыццём.


Гэтую трывогу можна заглушыць, але яна невынішчальная. У тыя імгненні яна голас падае, калі прагна любіш жыццё, зачараваны ім. Падумаеш: «Як хораша!» - а услед крычыць трывога: “Як страшна гэта страціць”.


«Спачуваннем можна знявечьщь вялікі лес». Не спачуваць іншым, каб дзеля іх не адхіляцца ад наканаванага шляху? Ці не прымаць спачуванняy, каб не абмякнуць, не страціць волю да пераадолення? Мабыць, вялікі лес не можа адбыцца без таго, каб вытръваць, выпакутаваць немагчымае для звычайнага чалавека. Каго лес абірае, таму і сілы надае. «Жаданне падзялщь з кімсьці свой лес — адзнака людзей слабадушных».


Вінаваціць чалавека за дрэнны нораy ці не тое ж, што вінаваціць яго за непригожую паставу? Хіба ж ён сам яе сабе выбраy!
«Дурань вінаваціць іншага, разумны — сябе, а мудрэц нікога не вінаваціць».


Не дараваць — значыць не прызнаваць права на памылку.


Шкадаваць — трэба. Але толькі не сябе. Нi што не падрывае уласныя сілы так, як самашкадаванне. Лепшы сродак суцешыць сябе — даць суцяшэнне іншаму.


Маладосць цудоyная yжо тым, што ей невядома пачуццё марнасці Марнасць — набытак жыццёвага вопыту, вось дзе сапраyдная атрута. Чаго б ні дасягнуy — дасягнутага мала. «Хачу адвечнага! Святога!.. А у цэлым свет мог цудоyна абысьціся і без мяне». Нездарма Фаyст прагнуy маладосці.


Узаемнае каханне, можа, хутка пройдзе. Непадзеленае цягнецца доyга, усё шчасце гэтага кахання — ва yяyленні, а яго не спыніш.